Было время в древности, да и не так давно, во всем мире, когда тема о нашей вере в Бога была центральна и единственна. За последние десятилетия эта тема не то что сменилась темой веры в человека, но оттенилась вопросом о том, верим ли мы вообще в человека или нет. И мне кажется, что эта тема очень современна как на нашей родине, так и на Западе. В чем же она заключается?

Атеист скажет, что современному человечеству Бог не нужен, потому что человек Его заменил, со всем богатством своего ума, со всей глубиной своей личности, со всеми возможностями своей деятельности, своего знания, которые кажутся такими неисчерпаемыми. Верующий, со своей стороны, скажет, что он верит в человека, но верит не в тот эмпирический его образ, который нам представляется в истории, а в другого человека, который, конечно, включает и этот образ, но его превосходит значительно.Человек для неверующего - это предел как бы эволюционного развития, которое, конечно, может продолжаться, но продолжаться по той же линии. Для нас, христиан, представление о человеке несколько иное. Для нас человек в полном смысле этого слова может быть понимаем только как Господь Иисус Христос, то есть как Богочеловек, как человек, у которого есть не только земное измерение, но измерение также и небесное. Человек атеистического мира существует как бы в двух измерениях: времени и пространства. Человек, каким видит его христианин, имеет еще одно измерение - Божественное. Христос нам показывает емкость человека, его изумительную глубину, изумительный размер. Ведь подумайте: если действительно, как мы верим, Бог мог стать человеком в полном смысле этого слова, и одновременно, Человек Иисус Христос не стал сверх-человеком, не стал существом иным, непохожим на других людей по человечеству Своему, это говорит нам о том, что человек в себе имеет такую глубину, такую широту, что он может вместить Божество. Когда-то архиепископ Рамзей сказал, что в человеке есть такая глубина и такая широта, которой не может заполнить ничто тварное и земное, что в нем есть какая-то бездна, в которую можно уронить все знание, всю любовь, все человеческие чувства, все тварное, и оно падает в некие глубины и даже какого-то дна не трогает, от которого мог бы быть отзвук; что наполнить эту бесконечную глубину может только Сам Бог. Вот две картины, два представления о человеке.

Но вместе с тем и верующие и неверующие равно озабочены о том же существе: о человеке; и человек является единственным как бы пунктом встречи полного атеиста и сознательного верующего. Эта встреча может быть полемичной, если мы подходим с желанием уничтожить взаимно наши представления; это может быть встреча очень углубленная, вдумчивая, которая может обогатить и тех и других; но это место встречи, и это замечательное явление. Потому что одна из самых трагических вещей на свете - это когда два человека или две группы людей не могут встретиться, не только не имеют общего языка, но не имеют даже точки соприкосновения, когда они, как две параллельные линии, идут каждая в свою сторону, как две противоположные бесконечности. И вот эта первая задача, которая в наше время, как на Западе, так и на Востоке, может быть поставлена с особенной серьезностью. Сейчас и тут и там в значительной мере страсти выгорели, мы можем смотреть друг на друга с какой-то долей дружелюбия и с желанием друг друга понять, не с желанием обязательно друг друга уничтожить и даже не с желанием немедленно друг друга убедить; потому что первая стадия должна быть в том, чтобы вслушаться и вглядеться друг в друга. Вы, наверное, замечали, как редко, когда два человека разговаривают, они слушают друг друга. Большей частью пока один говорит, другой приготавливает ответ; пока один говорит, другой выбирает в том, что слышит, то, на что он может ответить, то, о чем он может сказать: а я лучше знаю, а я вам могу сказать нечто еще более поразительное, - и возражает. Очень редко бывает, что мы слушаем друг друга с таким открытым умом, с таким страстным желанием понять другого, особенно когда то, что он говорит, нам чуждо.

Мы не так относимся к изысканиям нашим в науке. В науке мы вглядываемся в реальность, в различные феномены физики, химии, биологии без предвзятости; в каком-то отношении для нас важна реальность, а не наше представление о ней. В идеологической области (сюда я включаю и религиозные убеждения, выраженные неудовлетворительным образом) нам кажется, что важно быть правым, что важна не столько объективная реальность, сколько - отстоять наше представление. И это очень трудно осуществить; совсем нелегко научиться слушать с намерением услышать, очень трудно смотреть с намерением увидеть.

Я когда-то, много лет тому назад, был врачом, и часто видел, как посещают друзья больных. Приходит человек к умирающему, и ему страшно заговорить о смерти с умирающим; ему также страшно, что умирающий заговорит об этом; и поэтому человек осторожно спрашивает: "Ну, а как ты себя сегодня чувствуешь?" А умирающий, тяжело больной, видя в глазах посетителя, что тому страшно, что он не хочет услышать правды, и отвечает уклончиво или прямо неправдиво: "Да нет, лучше чем вчера..." И тот, кому страшно было услышать правду, ухватывается за эти слова и говорит: "Ах, я так рад, что тебе лучше!" - и сокращает встречу, чтобы правда не вышла наружу... Может быть, с вами этого никогда не было, но у меня большой опыт в этом отношении, я пятнадцать лет был врачом, из которых пять лет на войне, и видел умирающих в большом числе; и видел эту ужасную картину, как человека оставляют одиноким, потому что не хотят слышать, не хотят видеть, потому что самому страшно. И вот тут требуется отрешенность от себя самого, готовность вглядеться в другого человека, слышать не только его слова, но интонацию его голоса, звук этого голоса, ослабевшего, порой дрожащего, видеть глаза, которые говорят обратное тому, что говорят уста, и не испугаться, а ласково, любовно сказать другому: не обманывай меня, не обманывай себя, я знаю, что это не так; давай говорить; разомкнем этот круг молчания, разрушим эту стену, которая тебя делает одиноким, но и меня делает безнадежно одиноким, разобщает нас так, что наша взаимная любовь не может нас больше соединить.

Вы, может, скажете, что между идеологическими противниками часто нет этой любви, - это еще страшнее, это не лучше; не утешение - сказать, что я не могу говорить с человеком, который мой идеологический противник, потому что apriori я его уже выключил из области этой любви. Неужели я уже теперь его осудил окончательным судом? Неужели ни на земле, ни в вечности ему нет места там, где я надеюсь быть? Это же страшно подумать! И это то, что мы делаем, когда отказываемся от человеческой встречи. Разумеется, есть периоды, когда обстоятельства не позволяют в широком масштабе разговор, спор, диалог, но нет таких обстоятельств и таких времен, когда люди не могут хоть ощупью попробовать друг друга понять, когда люди, которые честны, не могут попробовать вслушаться в другого и понять, каким образом может он так чувствовать и так думать.

И у нас есть, что сказать. У нас есть, что сказать о человеке, у нас есть, что сказать такого, что может вдохновить другого, не уничтожить; речь не идет о том, чтобы дать неверующему картину о человеке, которая уничтожила бы его картину; речь идет о том, чтобы ему сказать о человеке нечто большее, чем то, что он думает, ему показать, что человек бесконечно больше велечиной, глубиной, чем то, что неверующий о нем думает, что он сам гораздо значительнее того, что он о себе воображает. Против человека нет смысла говорить; как только вы говорите против человека, он, разумеется, будет себя защищать, потому что всякому страшно быть уничтоженным, всякому страшно, чтобы ему доказали его несостоятельность. Когда-то, в двадцатые годы, во времена, когда это еще было возможно, один из иподиаконов патриарха Тихона, Владимир Филимонович Марцинковский, выступал в диспутах. И в одой из своих статей он написал замечательное слово: никогда не говорите против своего совопросника, говорите выше его, так, чтобы он слушал и вырос над собой и восхитился бы тем, чем он мог бы быть, если бы он только мог подняться над своим собственным уровнем... Так можно говорить с любым человеком.

И что же мы можем сказать о человеке? Мы можем принять человека, каким он есть в опыте любого безбожника, любого атеиста, любого человека, который никогда не встречал Бога и который не является идейным безбожником, а просто практически живет только в земном, вещественном плане, и мы можем с ним говорить о том, какие глубины мы знаем о человеке.

Я вам хочу дать пример из смежной области. В жизни старца Силуана, о котором некоторые из вас знают или читали, есть рассказ о том, как он обсуждал миссионерскую деятельность с одним из русских епископов, живших на Востоке. Этот епископ был очень прям, очень убежден и очень фанатичен. И Силуан его спросил: как же вы стараетесь убедить, обратить в христианство людей, которые вас окружают? Тот ему ответил: я иду в буддийское капише и обращаюсь ко всем присутствующим, говорю им: то, что вы видите, все эти статуи - это идолы, это камни, это дерево, это ничто; бросьте, разбейте, поверьте в истинного Бога!.. Силуан ему говорит: а что с вами тогда случается? Миссионер ему отвечает: эти бесчувственные, безумные люди меня выкидывают из храма и бьют!.. Силуан ему говорит: а знаете, что вы могли бы достичь лучших результатов, если бы вы пришли в их храм, посмотрели, с каким благоговением эти люди молятся, как они чтут свою веру, позвали бы нескольких из них посидеть на лестнице снаружи и сказали бы: расскажите мне о вашей вере... И каждый раз, когда то, что они говорят, давало бы к тому повод, вы могли бы им сказать: как прекрасно то, что вы только что сказали! Если б только к этому прибавить вот такую-то мысль, как это бы расцвело в полную красоту!.. И так вы внесли бы в их мировоззрение то тут, то там ту или иную мысль из Евангелия или из веры православной. Вы их не обратили бы сразу, но вы бы обогатили их тем, что Христос принес на землю...

В каком-то отношении, в виде параллели, мы могли бы делать нечто подобное, когда имеем дело с людьми, которые в человеке видят только земное существо, если бы мы раскрывали те глубины, о которых они не имеют понятия.

И вот тут нам надо научиться еще чему-то: надо научиться вырасти в меру своего христианского человечества, - чего мы не достигли; мы ниже своего собственного уровня, несмотря на колоссальные дары, которые мы получаем. Ведь что мы получаем в причащении Святых Таин: Тело Христово вливается в нас, Кровь Христов бежит по нашим сосудам, человечество Христово соединяется с нашим человечеством, - и мы этого не замечаем, мы от этого не меняемся, оно проходит через нас и куда-то уходит от нас...

Теперешняя проблема для вас, как для нас на Западе (конечно, есть громадная разница в подходах, в ситуациях), центральная, реальная проблема та, что мы должны поверить в человека верой такой же, какой мы верим в Бога, такой же абсолютной, решительной, страстной, и должны научиться прозревать в человеке образ Божий, святыню, которую мы призваны привести обратно к жизни и славе, так же как реставратор призван вернуть к славе икону испорченную, затоптанную, простреленную, которую ему дают. Это начинается с нас самих, но это должно тоже быть обращено к другим; и к другим христианам, которых мы так легко судим, и к нашим самым близким, дорогим. И к инакомыслящим.


<Беседа опубликована в кн. Митрополит Антоний Сурожский. "О встрече" Изд-во САТИСЪ, СПБ, 1994г. Печатается с сокращениями>

(...)

Сквозь завесу школьной схоластики двухсот предшествующих лет к этому святоотеческому пониманию Предания возвращается русское православное богословие ХХ века. Сколь серьезен был поворот русского богословия в ХХ веке к досхоластическому истоку патристического опыта, видно из глубоко и лично пережитых слов о. Софрония (Сахарова): "Предание как вечное и неизменное пребывание Духа Святого в Церкви есть наиболее глубокая основа ее бытия, и потому Предание объемлет собою всю жизнь Церкви настолько, что и самое Священное Писание является лишь одною из форм ее... Писание не глубже и не важнее Предания, но одна из его форм... Если предположить, что по тем или иным причинам Церковь лишается всех своих книг, то есть Ветхого и Нового Заветов, Творений святых отцов и богослужебных книг, то Предание восстановит Писание, пусть не дословно, пусть иным языком, но по существу своему, и это новое Писание будет выражением той же веры, единожды преданной святым (Иуд. 1, 3), выявлением все того же Единого Духа, неизменно действующего в Церкви, являющегося ее основой, ее сущностью. Но если бы Церковь лишилась своего Предания, то она перестала бы быть тем, что есть, ибо служение Нового Завета есть служение Духа, написанное не чернилами, но Духом Бога живого, не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца (2 Кор. 3, 3) [Софроний (Сахаров), иеромонах. Старец Силуан. Париж, 1952, С. 39].

(...)

(...)

Вот описание этого итога у преп. Исаака Сирина: "Совершенство всего подвига заключается в трех следующих вещах: в покаянии, в чистоте, и в усовершении себя. Что такое покаяние? - Оставление прежнего и печаль о нем. - Что такое чистота? - Кратко: сердце милующее всякое тварное естество. - Что такое сердце милующее? - Горение сердца о всем творении - о людях, о птицах, о животных, о демонах, и о всякой твари, о бессловесных и о врагах Истины и чтобы они очистились и сохранились молиться с великою жалостью, которая возбуждается в сердце его без меры по уподоблению в сем Богу".

И еще есть три пушкинские слова, которые что-то очень важное говорят об итоге православного пути: Душа светла, печальна и покойна.

Эта чистота и светлость приходят не как плод аутотренинга и самовоспитания. Православный опыт воспринимает их как результат именно состоявшейся Встречи. "В этом мире нет источника энергии для молитвы", свидетельствовал недавно скончавшийся православный подвижник архим. Софроний (Сахаров) [Софроний (Сахаров), архимандрит. О молитве. Париж, 1991, С. 10.].

(...)

«Братья и сестры» — так традиционно мы именуем друг друга. Но чаще всего это братство исчезает за стенами храма, не существует в обыденной жизни человека. И мы даже не задумываемся об этом, не осознаем чего мы себя лишаем.

(...)

Дружба, братство созидается молитвой. Общей молитвой и молитвой друг за друга. «Где двое или трое собраны во Имя Мое, там Я посреди них» — сказано Господом о молитве. Замечательный обычай, помнится, существовал когда-то в одном маленьком сплоченном питерском приходе. Настоятель после каждого богослужения обращался к прихожанам со словами: «Прошу всех помолиться за брата (имя рек) или сестру, она больна или путешествует, или находится в трудных обстоятельствах». В данном случае «брат и сестра» говорилось не по традиции, а выражало реальные отношения между людьми. Да, почаще бы нам просить друг друга:«Помолись обо мне». И чтобы не сухим формализмом звучало: «Спасибо. Вашими молитвами у нас все хорошо».

... Старец Силуан Афонский писал: «Самая большая благодать дается за любовь к брату».


<Православный Санкт-Петербург, 2000, N 79>

(...)

Миллионы людей ежечасно становятся причастниками отвратительных страстей, насилия, убийств и разврата посредством своих телевизионных экранов. И при этом, подавляющее большинство не ощущает в своей душе никаких особых последствий от прикосновения к подобным нечистотам, но и подобно наркоманам тянется к экрану и воспринимает поломку "любимца" как катастрофу, как дыру в свободном времени. Это происходит от того, что плотский человек, всегда пребывая в состоянии духовной мерзости, не замечает в себе никаких изменений после совершения греха, также, как не может различить написанного черным по черному.

Что же делать? Прежде всего - начать с себя. Необходимо в себе увидеть виновника столь дикого и яростного разгула по всей земле русской адского пламени мирового зла во всех его отвратительных проявлениях. Вспомним, что говорил один из героев Достоевского: "Да, ...была такая Божия слава кругом меня: птички, деревья, луга, небеса, один я жил в позоре, один все обезчестил, а красоты и славы не приметил вовсе".Именно это осознание каждым своей вины является первым шагом на пути к примирению с Богом и необходимым условием мира между людьми. "Жизнь есть рай, и все мы в раю, да не хотим знать того, а если бы захотели узнать, завтра же и стал бы на всем свете рай" - продолжает писатель. А вот как говорит об этом старец Силуан: "Люди не учатся смирению, и за гордость свою не могут принять благодать Святаго Духа, и поэтому страдает весь мир. А если бы люди познали Господа, какой Он милостивый, смиренный и кроткий, то за один час изменилось бы лицо всего мира, и у всех была бы великая радость и любовь".

(...)

"Покайтесь!" - взывает Господь. И в этом сегодня путь спасения России. "Покайтесь!" - ибо так ныне стоит вопрос - быть или не быть народу русскому и Отечеству нашему как таковым вообще. "Покайтесь!" - наставляет Св. Писание. Так покаялись ниневитяне по проповеди Ионы пророка и Господь помиловал их. "Господь милостивывый дал нам покаяние, и покаянием все исправляется. Покаянием мы получаем прощение грехов; за покаяние приходит благодать Святаго Духа, и так познаем Бога. Если кто потерял мир и страдает, то пусть покается и Господь даст ему свой мир. Если какой народ или государство страдает, то надо всем покаяться, и тогда все исправится от Бога" - завещал блаженный старец схимонах Силуан.

(...)

Ревнитель благочестия, N 12

(...)

Понимание Святой Руси как "рая" (православного рая) принципиально для характеристики истории Русской Церкви. Святая Русь при этом не эмпирическая страна, как и всякая страна далекая от того, чтобы быть "раем", но Русь в смысле промысла Божия о ней, осуществляемого в русских святых. (Вспомним гносеологический принцип: "Когда мы стремимся христиански обосновать нашу точку зрения на любой предмет... мы должны проникнуть в божественный замысел об этом предмете" (5). Итак, переход от Московской Руси к Петербургскому периоду был ничем иным для Церкви, как постановкой вопроса о рае и вселенной. Святая Русь здесь соответствует дарованию рая. Утверждение в нем связано с такими именами как преп. Сергий Радонежский. Рай был дарован крестом, принятым Русской Церковью во времена монгольского ига и при св. Александре Hевском. Покров Божией Матери (этого "мысленного рая") над Русью, в этом контексте приобретает особый смысл как выражение "русской идеи" на тот исторический момент. Как известно, этот праздник установлен именно в Русской Церкви.

Hо начиная с петровских реформ, встала новая задача — преодолеть саму оппозицию рая и вселенной, не проклясть весь остальной мир, а передать свой дар (т.е. православие) вселенной и получить его от Бога уже вместе со всем миром. В самом деле, разве не получаем мы сегодня свое православие вместе со всем миром, от просиявших во всей вселенной выходцев из России - преп. Силуана Афонского, о. Иоанна Мейендорфа, Владимира Лосского, о. Георгия Флоровского, и многих других, которые, в свою очередь, были наследниками русско-византийской православной традиции. В этом же контексте следует понимать и возвращение в Россию Зарубежной Русской Церкви, утвердившей в лице свт. Иоанна Максимовича и других святых православное подвижничество в Америке и других странах Запада. Так я понимаю задание, данное Русской Церкви. В этом смысле и русское "варварство" из оскорбительного становится благодатным и промыслительным.

(...)

Еще более заставляет задуматься то, что свт. Андрей Кесарийский, толкуя Апокалипсис, говоря о Гоге, замечает, что иные отождествляют этот народ со скифами (8). Сам он не согласен, что под Гогом можно понимать скифов в буквальном смысле. Hо не идет ли здесь речи о духовном скифстве? Хочу сразу сказать, что отличие от еп. Игнатия Брянчанинова, я не считаю, что русский народ как таковой может быть отождествлен с Гогом. Есть Россия преп. Серафима Саровского, учившего о стяжании "духа мирна" и Силуана Афонского, молившего Бога, даровать познание Его всем народам земли. Это Россия, ставшая Hовым Израилем. Hо есть и Россия сознательно утверждающаяся в своем скифстве.

(...)

(...)

(5) См. Мать Мария (Скобцова): Воспоминания, статьи, очерки. -Paris: YMCA Press. С. 147.

(...)

(8) См. "Толкование на Апокалипсис" св. Андрея, архиеп. Кесарийского. -М., 1992. С. 175.

(...)

(...)

Возможна не только ложная деятельность, но и ложная созерцательность. Но "созерцатель" в этом смысле меньше рискует. Ложность его ситуации не так наглядна, как у "деятеля" [34].

Конечно, лучше ничего "внешне" не делать, чем делать "неизвестно что". Тем более, что стопроцентной гарантии, что действие приведет к положительному результату, никто никогда не даст [35]. Это действительно трудная задача выбора действия: с одной стороны, чувство ответственности побуждает к действию, а с другой - существует принципиально неустранимая доля риска оказаться в глупом, если не в трагическом, положении. И здесь развитое этическое учение Церкви относительно личной и общественной сфер могло бы быть ориентиром для верующих. Пока же подвижник, аскет, отрешенно взирающий на "всю эту суету", остается для многих верующих намного более привлекательной (чуть ли не эталонной!) фигурой, чем сочувствующий христианству политик, результаты деятельности которого и вообще его политическая судьба непредсказуемы, а в России, скорее всего, его ждет печальная участь его предшественников.

Многие придерживаются взгляда, что от людей требуется исключительная сосредоточенность на чисто духовном, согласно односторонне понятым словам Спасителя: "Ищите же прежде Царства Божия и правды Его и все это приложится вам" (Мф. 6, 33), а также слов очень почитаемого в Русской Православной Церкви святого преподобного Серафима Саровского: "Стяжи дух мирен, и рядом с тобой спасутся тысячи". Высказывания Христа о необходимости любви ко всем людям, помощи им, в том числе и материальной (Мф. 25, 31-46), здесь и сейчас, не дожидаясь достижения духовного совершенства, как бы отходят на второй план [36]. Словам преп. Серафима, относящимся лишь к одному из видов христианского подвижничества - монашески-созерцательному, придается чуть ли не значение универсального образца [37] .

Антропологической предпосылкой упомянутого религиозного аутизма является относительная автономия человека, его способность, получив начальное воспитание в человеческом обществе, далее обходиться почти без него. Кроме того, невозмутимый "созерцатель" эстетически очень выигрывает по сравнению с часто побиваемым камнями деятелем.

Возможен и такой ход мысли: "Не видимого 1000-летнего Царства Христова над всем миром следует ожидать, не материального благосостояния, но того Царства, в котором Бог уничтожит пищу и чрево (1 Кор. 6, 13), где будет тело духовное (1 Кор. 15, 44), где будет новое небо и новая земля (2 Пет. 3, 13).

Поэтому стоит ли на земле вообще всерьез устраиваться?"

Но не следует забывать, что будущее преображение мира - это великая тайна. При всей кажущейся благочестивости подобных рассуждений в них содержится большая опасность оправдания равнодушного отношения к людям (за счет эсхатологического эскапизма).

При таком монофизитско-спиритуальном подходе становится непонятной и роль богословского образования; ведь спастись, "в принципе", можно и без всякого образования, по примеру отшельников. Образование в этом случае сводится к начетничеству, заучиванию цитат, а философия начинает рассматриваться как "соблазн" и "умствование". Вообще развивается антиинтеллектуализм, установка на беспроблемность (по аналогии с ангельским миром); рефлексия, критическое мышление не допускаются, как будто разумность - это не дар Божий, а нечто подозрительное, что следует "отсекать". Светская культура, как и вообще все "светское", при этом оценивается негативно.

(...)

(...)

34 См.: Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. Книга третья, в конце главы VI, рассуждение о “созерцателях”.

35 Религии вроде бы чужда идея гарантии как таковой, хотя сам принцип гарантии может быть религиозно осмыслен как “вторичная ценность”.

36 Психологически это понятно: в благотворительности часто не видят ничего специфически религиозного. Благотворительностью занимаются и светские организации.

37 Другой святой, живший на сто лет позже, преп. Силуан Афонский, говорил: “Держи ум во аде и не отчаивайся”. Кажущаяся полярность этих высказываний показывает всю неправомерность прямолинейно-упрощенных толкований.

(...)

Игумен Вениамин (Новик). Православие. Христианство. Демократия: Сборник статей. -СПб.: Алетейя, 1999. -368 с.

PETER - CLUB: Либеральный журнал для всеобщего чтения

Выпуск составлен Российской Ассоциацией преподобного Силуана Афонского

Мнение составителей может не совпадать с мнением авторов текстов, имеющихся в Интернете. Составители не несут ответственности за информацию, поступающую из Интернета.

Комментарии или отзывы на материалы наших предыдущих бюллетеней принимаются к публикации, если они достаточно аргументированы и не содержат оскорбительных выпадов в адрес оппонентов. В противном случае присылаемые замечания оставляются без внимания (не обсуждаются и не рецензируются).